Бессердечно влюбленный  - Маргарита Ардо

– Кто?!

– Вениамин Сергеевич, – пробормотала я.

Мой директор залился смехом.

– Ну, Вика, вы даёте, – проговорил он сквозь хохот, – а ещё кого вы как прозвали?

– Никого, – пискнула я, понимая что «удава», «изваяние» и «биоробота» Миша так не оценит.

– Ведь врёте же, – смеялся он.

– Немного, – кивнула я, – поющих песню про «А знаешь, всё ещё будет» я прозвала зайцами. Прилипло. Теперь весь их отдел называют зайцами.

– Почему зайцами? – вытаращился Миша.

– Помните мультик такой? Где… – и я тихонько напела: – «Привезут меня домой, окажуся я живой»… Пели наши ребята с такими же выражениями лиц.

– Точно! – кивнул мой директор. – Да у вас зоркий глаз, Вика!

Не очень, если в удаве совсем не рассмотрела человека. А он есть! Хотя вдруг это у него всего лишь «Эффект Парижа», который рассосётся даже не по возвращению в Ростов, а уже завтра, когда мы поедем на переговоры? Сердце сжалось. Не хочу.

К счастью, официант принёс нам парментье из утки, украшенное смесью разных сортов салата и ароматических трав.

– Я продолжу, – сказала я, уходя от ответа. – Хозяйка тут не просто командует, её все любят, смотрите, как она мило дует щёки, что-то решая. Все французы так делают, ага. А теперь улыбается, и повар чернокожий ушёл довольный. О, вот и два поцелуйчика завсегдатаю и любителю пирожных: бизу-бизу, как говорят французы. Он точно придёт сюда ещё много раз.

– Это просто работа, – возразил мой босс. – От результата зависит кошелёк владелицы. Естественно, она будет улыбаться.

– Но вы же не улыбаетесь… И потом люди, – ответила я. – Ведь вы сами приехали сюда, потому что заботитесь о людях, о рабочих местах, о…

Михаил усмехнулся. А я вспыхнула, вспомнив свои слова на корпоративе. Теперь впервые стало по-настоящему стыдно и странно: он любит людей, не любя? А как это? Пожалуй, понятнее был бы человек в железной маске, чем он, такой красивый, немного ироничный и неожиданный. Была в нём определённо какая-то тайна, которая наэлектризовывала воздух рядом. Оттого ещё сильнее хотелось в него вглядываться, перебарывая смущение.

* * *

Вика вдруг покраснела и сказала:

– Извините за мой демарш на корпоративе. Мне не стоило так говорить, я правда сожалею.

Ей стало так очевидно неловко, что мне захотелось скорее вернуть лёгкость. На неё в моей жизни дефицит. А вина – да, это крутой рычаг управления, но изгадить этот день фиговой дрессурой, как меня отец в детстве изводил, отчаянно не хотелось – до жжения в сердце. И кто мне ещё скажет правду? Я, конечно, не признаюсь Вике, что она подарила мне праздник, но даже не знаю, когда я чувствовал себя лучше: на экстремальной лыжной трассе или сегодня. В душе словно без очереди пришёл Новый год, не такой, как обычно, унылый, с раздражающими и ненужными выходными, которые все пропивают зря и ноют, когда вызываешь на работу, а как в детстве: с ёлкой, пахнущей лесом, с огоньками, с бабушкиным пирогом и желанием подсмотреть, как проникнет в тёплый дом дед Мороз с мешком, обязательным засыпанием раньше этого, а потом с офигительной машинкой или конструктором утром под мохнатыми хвойными лапами, украшенными старыми, советскими шарами.

В Вике было волшебство и искренность. Испортить всё я всегда успею. Говорят, у меня талант. Но сейчас я сказал бодро:

– Пустяки. Вы уже извинялись. А я и правда тиран, – и взглянув на табличку на стене с нецветной физиономией, перевёл тему: – А кто такой Превер? Висит перед носом, и вы его упомянули.

Вика моргнула изумлённо. А мне захотелось с азартом потереть ладони: ага, не только ты умеешь ошарашивать чем-нибудь типа «а вы не замёрзли» в ответ на втык.

– Но зачем вам быть тираном? – не повелась она. – Ведь это же… как-то не очень…

– Один бейсбольный тренер говорит: «Управлять – это как держать голубя в руке. Сожмёшь чересчур сильно – задушишь. Ослабишь хватку – он улетит[27]», – усмехнулся я. – На моей памяти в «Инженерных системах» ещё никто не умер. Значит, всё в порядке.

– Но…

– Лучше про Превера расскажите. Мне как тирану необходимо знать, что это за фрукт.

Она умилительно прыснула. Нет, в ней определённо есть что-то от кошки. Не противное мяуканье, а эта мягкость жестов и мимики, причём со скрытой грацией охотницы. Думаю, при случае она бы и сама «голубя» придушила, если потребовалось бы. Но сейчас она вновь расслабилась, и мне ещё сильнее захотелось попробовать, какова на вкус её нежность.

– Жак Превер – великий поэт, – начала Вика. – Он родился в начале двадцатого века, прямо вместе с ним, в 1900-м году, в семье аристократов и буржуа, в чём-то творческих и не признающих особо правила. Окружённый богемой, Превер впитал этот дух свободы и бесшабашности. Он творил, писал, куролесил и был таким типичным поэтом-бродягой…

– Бездельником и тунеядцем, – вставил я.

– О нет, он работал много и запойно. По его сценариям было поставлено множество фильмов…

Под романтическую лекцию о литературе, кино и поэзии до- и послевоенного Парижа я смёл с тарелки картофельное пюре с утятиной под вычурным названием «парментье». Официант принёс рулетики из телятины и белого мяса, фаршированные фуагра. И ещё вина. А я был рад, что мы больше не говорим о неудобных вещах: ненавижу чувство неловкости. Если сам его намеренно не провоцирую, конечно.

– У Превера невероятная мелодика в стихах, – воодушевлённая моим вниманием, рассказывала Вика. – Я бы прочла вам, но знаю наизусть только на французском…

– Расскажите.

– Правда? – в её глазах радость засияла сотней новогодних лампочек. И, правда, Новый год!

Я кивнул. И она, вся такая возвышенная и воздушная, румяная от вина и эмоций, чуть отодвинула стул, словно стихам нужно было больше пространства. Принялась негромко, но упоённо декламировать:

– Rappèlle-toi, Barbara[28]… – и дальше, будто песню из одних только слов, в которой музыка, как при умножении в столбик, записывается где-то в уме.

Я краем глаза замечал, как оборачиваются на Вику посетили кафе, улыбаются одобрительно, пуфкают и олялякают. Впрочем, гадские французы смотрели на Вику не только здесь. Да и не только французы. Ловя бесконечные взгляды, обращённые на неё, я понял, зачем арабы придумали чадру. Ни разу не дураки.

– О, Barbara! – говорила Вика.

А я, не понимая ни слова, был уверен, что там про страстные объятия и поцелуи, и дождь… Даже показалось, что она специально дразнит меня – столько сексуальности было в этих чёртовых французских стихах, в её тихом голосе и ритме строчек! Или дело в вине за хренову тучу евро? Не важно. Сдержаться, чтобы не поцеловать её, было всё труднее. Я вызвал водителя смской.